Общая информация
«Дух проникаемый»
«Мысль — это дух проникающий, мечта — это дух проникаемый», — говорил Пьер Реверди. Пожалуй, в живописи это наблюдение находит наиболее наглядное подтверждение. Во всяком случае есть в созерцательно-фантасмагорических полотнах что-то странно манящее, заставляющее зрителя углубляться взглядом — и душой — в образность, всегда личностную, нередко — интимную.
Очень и очень разнолики картины С. В. Морозова: то почти что абстрактны, а то чуть ли не натуралистичны. Но в любом случае они статичны — внутренне, духовно: это некие живописные миражи, запечатленные видения. Воплощенными «мечтами» становятся даже натуральные изображения — кажутся измышленными, нафантазированными художником.
Впрочем, в зачарованных пространствах его картин гораздо более реалий быта давнего и далекого, нежели современного. Образность наполнена отголосками, отзвуками, отблесками древнеегипетской, персидской, готической и иных культур. Изображения несколько странны, салонны и бесконечно далеки от того, что творится за стенами мастерской художника.
Красивые живописные «зрелища» создает иногда Ю. Е. Инюшкин. То обобщая и уплощая, то насыщая невиданными деталями изобразительные формы, художник запечатлевает не реальное, а наиреальнейшее: вещи-сущности, «вещи в себе», выделенные из потоков времени.
Сами по себе создаваемые им образы кажутся не совсем реальными — как изображение пасторальных сцен на какой-нибудь блестящей поверхности какой-нибудь старинной вазы. Полноценной жизнью обладает лишь сама живопись — многосложная, зыбкая…
Сочную, напористую живопись создает В. Борисов. Казалось бы, сама она — при всей сочиненности сюжетов — вполне «земная». Однако в пространствах каждого образа время остановлено. Это — внутренний мир личности, существующий вне юрисдикции житейской реальности. Возникновение картин — следствие личностного произвола; и они действительно возникают как-то вдруг — неожиданно и изредка.
Совершенно фантасмагоричны персонажи многих работ В. А. Арепьева: всяческие «генералы», мужики в треухах, современные красны девицы. Это выходцы из анекдотов и баек, порождения нынешней «мифологии». При этом кровь у них даже не клюквенная, а красочная, масляная. Медленные, но раскованные движения кисти, мастихина, иных «инструментов» живописания то воплощают фантазии и некие «состояния», то развоплощают реальнейшую предметность. Цвет почти независим от сюжетов, от будто бы воссоздаваемой действительности. Мазки порой кладутся как бы наугад, в беге своем взламывая границы между вещами и средой, между отдельными деталями.
И все-таки в пространствах арепьевских картин вовсе не господствуют случайность, произвол. Все элементы изображения подчинены чисто живописной логике: цвета составляют единые красочные «аккорды», собираются в столь же единые «звукоряды». Только взаимосвязанность эта — не следствие математического расчета или рассудочных умопостроений. В ее основе — чувство цвета и художественный вкус.
Работы такого рода — в немалой степени результаты свободного формотворчества. Свободного — но только иногда произвольного. Даже в кажущихся совсем уж «надреальными» картинах А. В. Голубева есть свои закономерности, свои — и довольно жесткие — взаимосвязи. Но не внешние, а внутренние: причудливые, напряженно-чувственные образы возникают в соответствии с потаенной логикой интимнейших чувствований и переживаний.
Похоже, что чем динамичнее, труднее, агрессивнее становится социальная жизнь, тем более усиливаются позиции искусства принципиально субъективистского, не одержимого тревожной тягой к познанию, к всматриванию в мирскую суету. Тем чаще появляются картины, в которые так свободно и безбоязненно проникает болящий, тревогами истерзанный человеческий дух.